Каждый год 12 марта мы вспоминаем скорбную дату расстрела в 1938 году четырнадцати «гатчинских церковников» – православных пастырей Гатчины и района. Каждый год в этот день от Павловского собора отправляется автобус на Левашовское мемориальное кладбище – место последнего упокоения тысяч расстрелянных в годы большого террора, в том числе, и гатчинских священнослужителей. Не про всех из них сохранилось достаточно сведений. Про одних мы знаем больше, про других – меньше. В этом материале мы не сможем рассказать о каждом из четырнадцати расстрелянных (для этого нужно писать книгу) и расскажем лишь о некоторых из них.

"По первой категории..."

Когда берёшь в руки том архивно-следственного дела «гатчинских церковников», то сразу же удивляет обложка этого дела. Первоначально на ней значилось: 29 января 1938 г. Но потом эта дата была зачеркнута и исправлена: 24 февраля. По каким-то неведомым нам причинам на целый месяц было продлено земное существование уже фактически обречённым на смерть фигурантам дела по обвинению «Воскресенского Севастиана Николаевича, Благовещенского Алексея Александровича и других в количестве 14 человек». Закончилось же следствие через десять дней – 5 марта, причём, все обвиняемые признали свою вину в абсурдных преступлениях: «Открыто распространяют контрреволюционные провокационные слухи о наступлении войны и неизбежности гибели Сов. власти, выражают террористические намерения о расправе над коммунистами и сельским активом при изменении существующего строя». Трудно себе представить престарелых пастырей, самому старшему из которых было 76 лет, «расправляющихся» с коммунистами и советским «активом»…

Начало большому террору положил оперативный приказ НКВД №00447 от 30 июля 1937 г. «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», одобренный политбюро, в состав которого, кроме Сталина, входили Ежов, Молотов, Калинин, Каганович, Ворошилов… Их подписи стоят вслед за автографом «отца народов» под просьбами от партийного руководства республик и областей «увеличить лимит по первой категории» (т.е. расстрел) на 3000 человек, на 5000 человек… Таких шифротелеграмм сохранилось множество. Партийные работники на местах со «звероподобным» усердием подхватили инициативу центра по уничтожению «врагов народа» и устроили своего рода социалистическое соревнование по количеству расстрелянных. И центру такое рвение очень нравилось.

Первоначально планировалось закончить операцию до 5 декабря 1937 года, к первой годовщине сталинской Конституции, по которой в год 20-летия октябрьской революции впервые должны были состояться выборы в Верховный Совет СССР. Приурочена эта акция была и к 20-летию создания органов ЧК-ОГПУ-НКВД.

Но маховик репрессий раскрутился настолько, что его было уже не остановить. Сокращались сроки ведения следствия, приговоры выносились во внесудебном порядке специально созданными тройками. Людей в органах не хватало, их привлекали отовсюду. Окраины городских кладбищ уже не вмещали убитых, приходилось устраивать могильники на спецобъектах за городом. Заказ политического руководства страны органы НКВД должны были выполнить любыми средствами.

В приказе №00447 вместе с кулаками, бандитами и участниками восстаний были упомянуты и «церковники». Но даже если бы этого упоминания не было, то шансов на выживание у Церкви всё равно не оставалось. Во время объявленной Сталиным в 1932 году безбожной пятилетки планировалось полностью уничтожить религию. Но этого не произошло. Неприятным сюрпризом для властей были результаты переписи населения 1937 года. Согласно данным этой переписи, в СССР верующих среди лиц в возрасте 16 лет и старше оказалось больше, чем неверующих: 55,3 млн против 42,2 млн, или 56,7% против 43,3 % от всех выразивших свое отношение к религии. В действительности верующих было, конечно, еще больше. Поэтому, вместе с уничтожением других классов, сословий и групп очень интенсивно продолжилось уничтожение духовенства всех конфессий. А поскольку православие было самой большой из них, то и количество расстрелянных, а также заключённых в лагеря православных священников было самым большим.

Гатчинские храмы оставались действующими вплоть до 1938 года. По некоторым показаниям, содержащимся в деле, можно предположить, что отчасти это могло быть результатом благосклонного отношения к Церкви местного руководства, которое было репрессировано ещё в 1937 году. Так это или нет, но при повсеместном закрытии церквей в Ленинградской области, все церкви Гатчины действовали. Закрылись они лишь после ареста настоятелей.
Первым был арестован настоятель Павловского собора протоиерей Алексий Александрович Благовещенский.

Протоиерей Алексий Благовещенский

Потомственный священник, о. Алексий начинал своё служение в сане диакона в Вохоновском женском монастыре, где были замечательная иконописная и златошвейная мастерские. В монастыре о. Алексий приобщился к церковному рукоделию. Именно здесь он научился писать иконы и вышивать ризы для них. Да и его супруга Анна Ефимовна также могла трудиться в монастыре, имея профессию белошвейки.

В начале XX-го века, когда ещё не было Покровского храма, в центре Гатчины, на пересечении Михайловской и Елизаветинской улиц стояла домовая церковь монастырского подворья с двумя престолами: в честь Покрова Пресвятой Богородицы и св. Александра Невского.

Сюда и перевели о. Алексия для служения в 1902 году. В Гатчине он активно займется педагогикой, преподавая Закон Божий сразу в нескольких учебных заведениях Гатчины без материального вознаграждения. И это он делал, несмотря на то, что был к тому времени многодетным отцом.

10 лет он состоял, например, законоучителем приюта для мальчиков. Этот приют патронировала вдовствующая императрица Мария Феодоровна. Она отметила бескорыстные и усердные труды молодого священника и выразила своё благоволение «за оказанные Гатчинскому благотворительному обществу услуги».

Отец Алексий принял участие и в строительстве каменной церкви Покрова Пресвятой Богородицы на монастырском подворье. В июне 1905 года постройка храма на Гатчинском подворье получила официальное разрешение. Создание Строительной комиссии было поручено игумении Аполлонии. В её состав в числе других был включён и о. Алексий Благовещенский.

Дальнейшие годы его служения вплоть до самого ареста связаны с Павловским собором. Здесь он станет любимым народом пастырем, обладавшим даром слова, сохранились также свидетельства о его даре прозревать будущее. Был он знаком и с семьёй будущей преподобномученицы Марии Гатчинской, мать которой, Софью Александровну Лелянову, отпевал и провожал в последний путь в декабре 1915 года…

Чудом сохранятся сбережённые прихожанами собора замечательные художественно вышитые им ризы на иконах Казанской Божией матери и Николая чудотворца, ризы на изображениях Филермской иконы Божией Матери и Десной руки св. Иоанна Предтечи.

Домик, в котором жил о. Алексий в последние свои годы, стоял во дворе дома №20 по улице Соборной (выселенный из церковного дома 47 Павловского собора по улице Багговутовской, ныне носящей имя Карла Маркса, престарелый пастырь вынужден был скитаться по углам). Из ныне живущих остался только один человек, лично знавший отца Алексия. Это – уроженка Гатчины Вера Владимировна Ковалёва, жившая в то время в доме №20.

Вера Владимировна была тогда маленькой девочкой, а её мать дружила с дочерью о. Алексия Ольгой. Поэтому батюшка отличал девочку Веру и часто приглашал её, возвращаясь после церковной службы, к себе в келью, где угощал чем-нибудь «вкусненьким», беседовал с ней и читал ей книжки. Вера Владимировна навсегда запомнила день ареста о. Алексия.

– Во дворе начали шептаться, – вспоминает она, – говорили, что батюшку пришли арестовывать. Собрался народ, и вскоре отца Алексия вывели из его домика. Женщины начали что-то спрашивать у него, и он твёрдым голосом, громко сказал: «Люди, я ни в чём не виноват!» Я подошла к о. Алексию, прижалась к нему, он благословил меня и положил мне руку на голову. Потом меня окрикнули, а его повели…

Как вспоминают родственники о. Алексия Благовещенского, он ещё задолго до ареста прекратил всякое общение с родными и, даже встречая их на улице, переходил на другую сторону. Так он старался их обезопасить. Когда арестованного пастыря вели на станцию Татьянино, прихожане сумели передать ему довольно крупную сумму денег, видимо, думая, что его отправят в ссылку. А он, в свою очередь, понимая, какая участь его ждёт, передал эти деньги прихожанке, сказав: «Отдайте детям»…

Когда его привезут в тюрьму, то снимут отпечаток руки (маленькая, почти детская ладонь) и запишут приметы: «Рост ниже среднего, волосы русые, глаза серые…»

Протоиерей Александр Калачёв

Вторым священником Павловского собора, расстрелянным по этому делу, был протоиерей Александр Александрович Калачёв, сын диакона Павловского собора Александра Калачёва. Отец Александр жил неподалёку от собора в доме 12 по ул. Урицкого (дом этот сохранился). Он был самым старшим по возрасту среди арестованных, пастырю в месяц ареста исполнилось 76 лет.

Любитель разведения цветов, выращивавший великолепные экземпляры королевской бегонии, друг Куприна, его многие помнили также как законоучителя Реального училища имени Императора Александра III. Отец Александр уже пострадал от советской власти. Несмотря на её декреты, он продолжал служить в церкви Святой Троицы в Реальном училище, за что был осуждён и сослан в Ярославскую губернию.

Отец Александр начинал свою службу в Павловском соборе. А когда был переведён в Реальное училище, то 22 октября 1913 в церковь училища явилась депутация прихожан Павловского собора во главе с заслуженным профессором П.Н. Верехой и по окончании литургии поднесла о. Александру наперсный крест, украшенный бриллиантами. При этом был оглашен и приветственный адрес, в котором говорилось: «Почти четверть века Вы состояли при Гатчинском соборе во имя св. Апостола Павла. Долгие эти годы благолепное служение пред престолом Всевышнего, горячая молитва Ваша неудержимо влекла нас, прихожан, в храм Божий. Из Ваших проповедей мы черпали пути к всеблагому прощению грехов наших и находили утешение в жизненных скорбях. Вашими проповедями нам уяснялись правила христианской жизни, раскрывались благодатные тайники православия. Мы, прихожане Гатчинского Собора, привыкли видеть в Вас не только молитвенника за нас перед Небесным Творцом, но и утешителя духовных недугов, утешителя в тяжелые минуты жизни...»

Через четверть века о. Александру придётся в полной мере вкусить страданий за веру, проповедью которой он нёс утешение людям. Несмотря на явную подтасовку и фальсификации следствия, в деле гатчинских «церковников» можно найти и свидетельства, которые говорят об исповедническом подвиге осуждённых.

Один из свидетелей на следствии показывал: «Последний (Калачев) весной 1936г. в Красногвардейске на кладбище сделал открытое выступление в присутствии собравшихся 200 человек и заявил, что как не преследует сов. власть религию, все же русский народ никогда не бросит ее и если даже потребуется кровопролитие, то мы все как один встанем грудью на защиту своей православной веры, к этому мы должны приучить свое молодое поколение, детей воспитывать в своем духе... В 1922г. Калачев организовал население на оказание сопротивления при изъятии церковных ценностей, в результате пришлось вызывать кавалерийский эскадрон».

Мы не знаем, почему в 1922 году отца Александра не арестовали, но в 1938-м это произошло. И то, что вменялось ему как преступление, мы можем без преувеличения считать подвигом исповедничества.

Главой же всей мифической контрреволюционной организации следователи определили благочинного храмов Гатчинского округа митрофорного протоиерея Севастиана Николаевича Воскресенского, настоятеля Покровской церкви бывшего подворья Пятогорского женского монастыря.

Протоиерей Севастиан Воскресенский

Высокий, статный и несколько суровый, отец Севастиан пользовался всеобщим уважением и непререкаемым авторитетом среди собратьев-священников. И в самом деле, он был пастырем заслуженным.

Родился в Гатчине в 1874 году в семье священнослужителя. В 1894-м окончил Санкт-Петербургскую духовную семинарию, затем – и академию. В 1897 году рукоположен во священника к Никольской церкви в селе Модолицы близ Луги. Позднее служил в Усть-Введенской церкви Царскосельского уезда. В 1908 году в поселке Вырица был освящен храм в честь апостолов Петра и Павла. Его первым настоятелем стал о. Севастиан.

18 августа 1911 года он был назначен настоятелем Покровской церкви на подворье Пятогорского Богородицкого женского монастыря в Гатчине. Батюшка являлся также смотрителем всех школ Гатчинского благочиния и женского училища.

По воспоминаниям, человеком он был строгим (и прежде всего – к себе), твердым в вопросах веры. В 1913 г. за труды во славу Церкви его наградили орденом св. Анны III степени, в мае 1915 г. о. Севастиан получил сан протоиерея.

Немало пришлось пережить ему в годы революционного лихолетья. В 1923 году Покровский храм был захвачен обновленцами. Потом последовали закрытие монастыря и разгром монастырского подворья, арест и ссылка сестер. Но и в это время о.Севастиан неизменно возглашал в храме имя сосланной игумении, что было запрещено властями, и давал возможность трудиться при храме сестрам закрытой обители.

Читая следственные дела 1937-1938 годов, невольно приходишь к той мысли, что все они похожи друг на друга. Видимо, существовал какой-то общий образец, по которому надлежало эти дела вести. Схема допросов была достаточно простая: сначала задавались безобидные вопросы о родственниках: где живут, чем занимаются? Потом шёл нейтральный с виду вопрос: а кто из ваших знакомых арестован органами? Рассказав о близких родственниках, назвав их имена, место работы и жительства, обвиняемый как бы невольно делал их заложниками в руках НКВД (хотя они и так всё знали!), чем в дальнейшем умело пользовались следователи. Были и меры сурового физического воздействия: избиение до потери чувств резиновыми палками и кулаками, лишение сна и прочее… Поэтому неудивительно, что буквально на следующем допросе обвиняемые подписывали чудовищные признания, сознаваясь даже в подготовке террористических актов и покушений на членов советского правительства…

Научный сотрудник Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета Лидия Головкова просмотрела более 20 тысяч следственных дел пострадавших за веру.

«Для ведения уголовно-следственных дел существовали две группы следователей, которые на жаргоне сотрудников НКВД назывались "литераторами" и "забойщиками", – цитирует ученый в своей статье слова оперуполномоченного Кунцевского районного отделения УНКВД Куна. – "Забойщики" выбивали подписи под протоколами, а "литераторы" составляли тексты протокола».

Иногда «забойщики» выбивали из человека подпись на белом листе, куда потом вписывался нужный следователю текст, а иногда подписи под протоколами просто подделывались. «Мне, например, попались в одном документе из дела 50-х годов слова одного чекиста, который писал другому: "если тебе нужен специалист по подписям, то у меня есть два человека, которые это прекрасно делают"», – рассказывает эксперт. А некоторые дела и вовсе составлялись уже после того, как человек был расстрелян. По информации Головковой, фальсификацией следственных дел, или на языке чекистов «липачеством», занимались все райотделы управления НКВД. «Доказательства этого были получены автором во время работы со следственными делами 50-60 годов, именно в эти годы судили сотрудников, фальсифицировавших дела в тридцатые».

Поэтому, конечно, и у нас нет никаких оснований доверять признательным показаниям гатчинских «церковников». Впрочем, нельзя также и судить о святости человека по следственному делу...

После окончания так называемого следствия тройкой был вынесен приговор, по которому все 14 обвиняемых должны быть расстреляны. Расстрелы, по словам составителя многотомного «Ленинградского мартиролога» Анатолия Яковлевича Разумова, проходили не на Шпалерной, а в тюрьме на Нижегородской улице (ныне ул. Академика Лебедева). Именно она была самой подходящей для этих целей в Ленинграде: находилась «на отшибе», рядом была железная дорога, что позволяло принимать этапы из других городов весьма обширной тогда Ленинградской области. Место было удобным и для скрытной перевозки трупов расстрелянных на Левашовскую пустошь.

Приговорённые ничего не знали о своей участи. Приговоров им не объявляли. Непосредственно перед расстрелом их переводили в тюрьму на Нижегородской, объяснив это тем, что они переводятся на новое место содержания. Инструкция по приведению в исполнение приговора к высшей мере наказания была такой: «После сверки фотографии и анкетных данных следственного дела приговорённого к ВМН, надеть наручники и сообщить ему (ей), что его (её) этапируют в другие места. Во время следования отступить на один-два шага и выстрелить в затылок. По окончании дежурной смены составить акт о смерти казнённых, заверенный не менее тремя подписями сотрудников учреждения, где была произведена казнь». Те, кто расстреливал, на жаргоне НКВД назывались «исполнителями», а расстрелять значило «исполнить».

Несмотря на то, что следствие было окончено 5 марта, приговор был вынесен лишь 11-го. По всей видимости, это объяснялось тем, что шла работа по вывозке и захоронению 394 трупов тех, кто был расстрелян 6 марта, и заселению тюрьмы на Нижегородской новыми смертниками.

12 марта 1938 года в тюрьме на Нижегородской улице за один день будет расстреляно уже 496 человек. Обречённых выводили из камер, выстраивали и проводили сверку, согласно инструкции. Вещи приказывали складывать в угол. После сверки руки осуждённых связывали за спиной проволокой (чтобы не возиться с наручниками) и попарно уводили в расстрельную комнату…

Среди убитых в тот день были протоиреи: Севастиан Николаевич Воскресенский и Алексий Александрович Благовещенский; Василий Фёдорович Лебедев и Леонид Аристархович Дымский; Александр Александрович Калачёв и Владимир Константинович Вокресенский; Николай Михайлович Васильев и Константин Аркадьевич Григорьев; Пётр Иванович Лебедев и Андрей Корнилович Корнилов; иеромонах Андрей Савельевич Котов и Иван Иванович Гриднев; иеромонах Исихий (Семёнов) и мирянин Николай Николаевич Пипирин… Из Гатчины, Вырицы, Рождествена, Елизаветина, Карташевской…

За два месяца до расстрела один из убитых в этот день - протоиерей Сиверской Петропавловской церкви Константин Аркадьевич Григорьев сделает в своём дневнике (который чудом не изъяли при аресте и он сохранился до наших дней) последнюю в своей жизни запись: «Итак - опять Рождество… В эти дни оживает в душе все самое дорогое: вспоминаются и наши родители, от которых теперь остался лишь холмик на кладбище, а мы сами давно уже заняли их положение и не знаем – далеко ли то время, когда наши дети будут нас провожать туда же».

Детям не пришлось провожать их в последний путь. Не останется от них и холмика на кладбище, а лишь один на всех безвестный ров на Левашовской пустоши…

И наша память о них.